Пиком «Школы Глазго» не случайно стали 1900-е годы (до этого все работы в интерьерах делались ими скорее для себя и для друзей). Глазго рубежа веков был живым и веселым городом. Все перестраивалось и хорошело, украшалось внутри и снаружи. Промышленность развивалась, строились новые большие магазины (помните, как это описано у Золя?).
Появилось новое увлечение —встречаться для общения в чайных комнатах. Сюда приходили на ланч деловые люди, здесь их жены беседовали за чашкой чая или кофе, и даже бедные студенты не отказывали себе в этом удовольствии.
Чайные комнаты превратились в своего рода городские клубы, отняв этот приоритет у традиционных пабов.
Первая чайная комната возникла в 1875 году благодаря Стюарту Крэнстону, дилеру fine tears, и существует до сих пор (в Waller и сегодня можно насчитать несколько десятков замечательных сортов чая — как всемирно известных, так и «фирменных», своих). С Крэнстона началась эпоха чайных комнат и новых интерьеров, а его сестра Кейт продолжила дело в начале века и как заказчик утвердила стиль «Школы Глазго».
Одновременно возникли и фирмы, с успехом производившие предметы обстановки — витражи, мебель, обои. Публика Глазго не в журналах и не на выставках, а в живой атмосфере чайных комнат знакомилась с новыми работами знаменитых дизайнеров.
В кафе на модной и поныне улице Уиллоу (Willow), например, были самые роскошные интерьеры, где сочетались прямые линии мебели Макинтоша и текучие извивы декоративных панно его жены Маргарет, и металлические светильники (чья конструкция уже намекает на хай-тек) бросали отблески на светлые, веселые стены.
Для чайных комнат нужны были стулья, на которых могли изо дня в день сидеть десятки людей, столы, на которые могли опираться сотни рук. Это не личный интерьер единственного в своем роде дома, как моррисовский Red House, это уже полноценное производство. Начало промышленного дизайна вещей не только красивых, но и функциональных, которые могут быть тиражированы и которые ничего не должны потерять при повторении.
Макинтош в эти годы проектирует сотни предметов обстановки, оформляет один за другим интерьеры чайных комнат. Линии его мебели постепенно спрямляются от плавной окружности и изгиба модерна к суровой рациональности прямого угла. Орнамент упрощается, розочки уступают место геометрическому узору. Знаменитые стулья вытягиваются высокими узкими спинками в такт вертикалям и горизонталям конструкций интерьера.
Исчезают полутона, последняя мебель Макинтоша — контрастная красно-синяя, словно ее придумал совсем не тот человек, кто еще недавно так изысканно варьировал нежные жемчужные оттенки белых интерьеров…
Через несколько лет, когда Макинтош уже сойдет со сцены и сменится ритм времени, в 1925 году советский дизайнер Александр Родченко привезет на Всемирную выставку в Париж свой знаменитый красно-черный »Шахматный клуб» — своего рода декларацию русского конструктивизма — и получит золотую медаль. Родченко был слишком мал, чтобы видеть единственную в России выставку «Школы Глазго» в 1902-1903 гг. Но конструктивизм был словно предугадан Макинтошем. И, хотя стулья Макинтоша вполне реально вошли в обиход нашего времени, они все равно остаются уникальными.
Каждая их линия, угол, пропорции, ощущение материала ни на секунду не позволяют усомниться в мастерстве автора.